"Все больницы остались без окон, без крыши"

Медик Елена Недий при обстреле оказывала помощь в укрытиях. Сына вывезла в окрестности города, надеясь, что туда не дойдет война. Но ад охватил всю Черниговщину. Елена пешком шла в район, где находился ребенок, чтобы спастись впоследствии и выехать в более безопасное место.

Я по специальности биолог, работаю уже здесь, в онкоцентре. До этого я работала в Чернигове, в Черниговской области, в патанатомии (это патологоанатомическое бюро столичной лаборатории). Вышла замуж. Родила сына, то есть там друзья, все там. О том, что, возможно, будут какие-то военные действия, у нас уже на Черниговщине, в Чернигове, так сказать, немного готовились.

Это документы, вещи первой необходимости, но мы в это не верили до последнего момента. А когда 23 февраля мой ребенок пришел со школы, я с работы, он сказал, что там наш классный руководитель... Ребенок учится в начальной школе, 4-й класс. Попросили всех родителей написать заявления. Я открыла посмотреть нашу группу, в чем именно дело.

Дело было в том, что они готовились к таким военным действиям. То есть родители должны были собрать детям, так сказать, тоже такой «чемоданчик» в школу, чтобы они с ним ходили. В нем должна быть копия свидетельства о рождении, записка с фамилией, именем, отчеством, дата рождения, сведения о родителях и телефоны. Помимо этого, нужно было положить маленькую бутылочку с водой, печенье, шоколадку. И второе заявление нужно было написать на имя директора. Поскольку подвальное помещение на момент воздушной тревоги не может вместить всех учеников, то они приняли решение, что старшие классы будут отпускать домой, а вот маленьких... Мы должны были написать заявление, или я разрешаю отправить домой, если дом был рядом, или он должен спуститься с классным руководителем в подвал и ждать, когда его заберут. И я должна была написать, кого именно должен ждать ребенок, кому я разрешаю забрать его, кроме меня. Вот тогда вечером я начала чувствовать тревогу.

И я еще когда прочитала, что началась война, я сидела... Ну, час сидела, не знала, что делать. Будить ли? Мы живем с мамой, отец умер у меня два года назад, мама инвалид второй группы, и я вообще не понимала, что мне именно на этот период... потому что я главная, какие мои действия. Потом мы позвонили своей заведующей на работу, потому что мы должны были выйти на работу. И я приняла решение. То есть я поняла, что мы будем работать, может, нас как-то переквалифицируют, и мне нужно куда-то организовать ребенка и маму, чтобы они были в безопасности.

Я разбудила маму, сказала, чтобы она собирала вещи — началась война. И договорилась — ну, поселок под Черниговом. Не думала, что туда даже придут оккупанты. Мы договорились, там у нас есть близкие родственники, чтоб их туда отвезли. Ну, как-то так собирались. Ребенок плакал, тоже не мог понять, что делать. Я еще сходила в магазин. Когда я уже возвращалась с магазина (это было где-то около 9 часов), у нас уже были артвыстрелы. То есть мы живем как раз… та окраина Чернигова, к которой идет дорога от Синьковки, это пограничная зона, по которой они в первую очередь двигались на Чернигов.

Дальше пошла на работу, с работы я уже возвращалась под артвыстрелами, у нас уже прятались в бомбоубежище. На ночь я пошла в бомбоубежище. Когда пришла домой собираться, уже были такие выстрелы, что на работу невозможно было идти, и нам наш руководитель сказал, кто может — приходит, кто нет; сохраняем все свои жизни, остаемся в укрытиях; таким образом, я вернулась в бомбоубежище.

Нужно было, ну, волонтеры приехали, они спросили, есть ли здесь кто-то из медицинских работников. Конечно, я не могла промолчать, и мы организовали там на то время медицинский кабинет оказания первой медицинской помощи. У меня там еще есть из тех, кто был в бомбоубежище, еще была медсестра, то есть мы вдвоем были.

Поскольку людей в бомбоубежище было около сотни, это преимущественно мамы с детьми, пожилые женщины, мужчины, у которых давление, то должны быть под контролем. Тем более скорая выезжала только к раненым, и то, когда в том районе не было артобстрела. Две недели там оказывала помощь. Время было утром, где-то с пол шестого до девяти, когда можно было сбегать домой. Кстати, у меня дом минут 15 от бомбоубежища, я бегала, чтобы что-то сварить, взять, но потом я уже не успевала.

Привозили лекарства, но это было во время затишья. Днем они могли доехать до нас, что-то привезти. Уже через неделю в Чернигове наша окраина была уничтожена почти вся. Все больницы остались без окон, без крыши. Буквально за две недели они уничтожили такую инфраструктуру нашего микрорайона. Воды не было, света не было, не было связи. Я со своими родными, близкими, я не могла связаться почти три недели. Я решила любым способом добраться до сына, чтобы можно было быть рядом. У меня было несколько попыток.

Наш глава администрации, он предупреждал, что были... Ну, он мне мог запретить, но он предупреждал, что могли обстреливать. Выезжали через автомобильный мост, военные пропускали небольшими, ну, как сказать... Они должны ехать одна за другой, и было такое, что расстреливали.

Мне знакомые рассказывали, что перед ними машину расстреляли. Они не могли остановиться, дальше мчали. У меня было две попытки. Бензин достать было тяжело, только для военных. Эти две попытки были неудачными, потому что мы дожидались своей очереди — и начинались военные действия. Потом остался пешеходный мост, его тоже обстреливали очень сильно, и очень тяжело было, очень страшно, когда через поле — оно открыто, там лежат снаряды от «градов» неразорванные.

Я не могу передать это ощущение, когда ты обнимаешь своего ребенка и хочется сказать тем матерям россии, чтобы они такого никогда не ощущали — такой боли и отчаяния. И я понимаю то, что это еще небольшая такая моя... мое горе, то, чего натерпелись другие дети, когда у них на глазах мамы погибали. Это вообще...

Я искала всегда, чтобы можно вывезти ребенка, потому что он был эмоционально очень... Самолеты у нас. Я где-то приехала... Это было 20–21 марта, а 23-го они подорвали автомобильный мост, и эта ночь была самая ужасная. Это было... Ну, его с шестого раза только смогли [подорвать]. Вообще, когда я была в Чернигове, они прилетали. Я до сих пор не могу спать в эти часы.

Я хотела его вывезти, но понимала, что в то время оттуда не могу, нас постоянно с той стороны обстреливали рашисты, оставался только... Опять поле, Чернигов, там тоже опасно, везти ребенка или нет. Приехал волонтер, он приехал за женщинами. Приехал волонтер за женщинами с детьми, нас там было несколько людей, нас было... За 15 минут мы должны были решить.

Я сказала: «Понимаешь, сынок, у нас что тут одна судьба, что так. Но так у нас еще есть шансы выехать». С нами только рюкзак был с документами — и все, больше мы ничего не могли с собой взять. Маму мы не могли с собой забрать, потому что забирали только женщин с детьми. Она осталась. Это тоже было... минуты прощания — это... Уже когда были переговоры о том, чтобы они отошли к своим границам, уже когда Чернигов освободили, она опять-таки через поле, через пешеходный мост (он тоже разбомбленный, дырки от снарядов), она по чуть-чуть добралась до города. Если бы не сын, я бы там осталась, я бы сейчас разгребала эти завалы, поднимала бы Чернигов.