"Нас принудительно лишили всей жизни"

Основательница организации для детей с аутичными расстройствами "Развитие личности ребенка плюс" Елена Корж помогла уехать из Бердянска десяткам семей, где есть дети с аутизмом. Сын Елены тоже имеет такую ​​инвалидность. Для этих детей война, звук взрывов, паника или даже отсутствие привычной пищи – медленная смерть.

Из оккупированного города через минные поля в микроавтобусе, в подгузниках (чтобы не останавливаться), через 25 российских блокпостов… - Елена вывезла сына. Теперь молится, чтобы ее муж, вынужденно оставшийся дома, был в безопасности.

Первого взрыва ребенок не слышал, он спал, он проснулся, как бы, мы его уже разбудили. Он проснулся в ужасе, потому он не понимал, что происходит. Но второй, третий, четвертый… У нас в городе было четыре взрыва. Мы уже почувствовали все. На второй день, 25-го числа, мы все в нашем городе, у нас город маленький, 120 тысяч населения, это курортный город на берегу моря, мы узнали о том, что в нашем городе, к сожалению, нет никаких вооруженных сил.

Все войска, все подразделения были вывезены, как нам уже потом сказали, на защиту Мариуполя, на другие… на защиту другой территории. Никто не ожидал, что на Бердянск будет нападение.

27 февраля в наш город въехали уже войска. Они въезжали на танках. Была разрушена железная дорога. Мы об этом всем узнавали уже из телеграмм-каналов, из местных новостей, в фейсбуке, в вайбере. Въехали на танках, разрушили железную дорогу. Это было два единственных сообщения с городом. Это была железная дорога и это была автомобильная магистраль. И один мост автомобильной магистрали взорвали, дороги в город не было, и железную дорогу точно так же взорвали.

Вот когда уже мы все в городе увидели танки, мы увидели БТРы, мы увидели вот эти огромные… ну я не знаю, как они называются, у нас когда-то они назывались «Катюши». Вот эти огромные машины, которые со снарядами большими, мы это все увидели, это все очень быстро распространялась информация. Эта вооруженная колонна проезжала возле нашего дома просто по улице с направленными стволами на все наши дома. Мы жили в частном доме, поэтому это было невероятно страшно.

Естественно, мы все уже на второй день оборудовали подвалы, потому что мы понимали, что это такое, что это не просто, раз сказали по телевизору. Мы оборудовали подвалы для того, чтоб там можно прятаться, плюс мы оборудовали укрытия, если вдруг случится обвал, чтоб мы могли безопасно вылезти из подвала.

Порт был заминирован, заминирован был объезд, подъезд, выезд из города с нескольких сторон, были заминированы поля. 28 февраля в Украине еще была зима, и у нас в Бердянске было минус 12. Город остался без газа. Это значит отопления не было нигде и в частных домах в том числе. Из-за того, что включали обогреватели, электрические… просто легли все сети, электросети. У нас город был и без света, и без газа. А многоквартирные дома были и без воды, потому что от света работают водонапорные станции, поэтому все жители, которые в городе жили в центре, они носили воду с моря ведрами. Те жители, которые жили в других частях города, там были свои сложности – доставали воду.

У нас в частном доме был колодец, это дождевая вода, мы собирали дождевую воду, часто брали ее в оборот, поэтому мы пользовались своей водой. Да, вы правы, что есть своеобразное удобство. Оборудовав подвал, мы туда поставили… такой дедовский способ – ведро с наполнителем для кошачьего туалета, потому что у нас ребенок с инвалидностью, и нам нужно было об этом позаботиться.

Это притом, что взрывов, ярких взрывов в нашем микрорайоне не было, ярких вот таких вот взрывов. И мы понимаем, что когда начали очень сильно бомбить Мариуполь (слухи доходили до нас очень хорошо), когда бомбили Мариуполь, у нас дрожали окна. Когда уже подлетали взрывы к нам, то уже дрожали стены. Мы реально в частном доме чувствовали, как дрожит земля, как землетрясение происходит, и успокоить ребенка с аутизмом, честно сейчас возвращаясь назад, я не представляю, как мы это все пережили.

После бомбежки Мариуполя мариупольцы – жители Мариуполя приезжали в Бердянск, потому что было две дороги: или прямая на Запорожье заминированная, или более безопасная, но пристреливающаяся дорога к нам в Бердянск, поэтому многие приехали к нам. Большая часть приехала в Бердянск, и все носители, все мощности города (это я говорю о молокозаводе, хлебозаводе, комбинате нашем), учитывая, что город отрезан, и все понимали, что доставки продуктов не будет.

Мы занимались волонтерской деятельностью. Мы помогали другим семьям, у которых тоже есть дети или взрослые с инвалидностью, мы помогали, мы доставали, мы сплачивались, меняли мы продукты на продукты, одни на другие, товар на товар, и мы обеспечивали хотя бы самым оптимальным и необходимым наши семьи. Мы живем в частном секторе, и частный дом вот этот – еще старый дом.

У нас было две печки, и одну печку [когда] мы делали ремонт, мы убрали, а вторую оставили на всякий случай. Мы ее задекорировали, она была как подставка. Мы ее разобрали, почистили полностью весь дымоход, мы пользовались печкой. Люди приходили греться к нам, потому что у нас после перенесенного холода просто дрожали поджилки в теле, оттого что ты постоянно в страхе.

Решающим было то, когда мы поняли, что назад дороги нет будет. Российские войска по всему городу, начали отлавливать с улиц отлавливать, из домов забирать, забирать всех общественных активистов. Просто приходили люди в гражданке, потом начинали представляться и забирали активистов всех, которые какой-либо деятельностью… чем-то занимались, тем более забирали тех, которые где-то начинали выступать в городе.

Выступать – ну вот как собирали митинги, этих в первую очередь забрали. Мы потом через время узнали, что они держат этих активистов на территории бывшей колонии. Мы поняли, что уже начинают душить, российское телевидение начинало душить еще больше.

Ты просто не можешь это воспринимать, потом пошло уже давление на педагогов. Я по образованию социальный педагог, я занимаюсь общественной деятельностью, которая поддерживает семьи, где есть дети с инвалидностью. Я причастна к педагогике, я причастна  к нашему образованию, к инклюзивному образованию в Украине, поэтому мы понимали, что за нами точно так же придут.

И решающей точкой были последние взрывы вот уже перед 1 апреля, где-то конец марта, это были такие очень сильные взрывы от моего дома в километрах четырех, когда задрожали окна, лопнули стекла, и уже реально была угроза. Тогда все мы уже приняли решение с другими родителями – нужно выезжать, будем ехать. Уже перед нашим отъездом, где-то конец марта, начали ходить по частному сектору. Начали ходить… У нас курортный город, поэтому это районы Бердянская коса, Слободка, там, где районы Лисок, там, где прибрежные районы, где люди держали всегда отдыхающих, начали ходить по домам проверять: уехали – не уехали, и все это имущество просто забиралось и сдавалось, его просто отнимали.

Для того чтоб не забрали наш дом, муж принял решение оставаться. Ну хотя, в принципе, мы могли выехать. Учитывая, что ребенок с инвалидностью, одной невероятно тяжело, очень тяжело в другой стране без знания языка, это невероятно тяжело, но мы приняли такое решение. Два дня назад…

Это я уже говорила о том, что общественникам начинают звонить, начинают угрожать, многих общественников забирают в эту колонию, в СИЗО. Это два дня назад мне рано утром позвонили. Это было 7 утра здесь, в Германии. Значит, в 6 утра по Украине мне позвонили. Человек представился и захотел пообщаться, голос был такой приятно поставленный, дикторский, уважительный голос, на русском языке, назвал мою организацию, назвал мое ФИО, сказал, что мы хотим вас пригласить для того, чтоб пообщаться в плане сотрудничества. Находитесь ли вы в Бердянске? Когда вы можете прийти посотрудничать? Я понимаю, что два назад могли прийти ко мне домой за мной.

Мы ехали 6 часов, другие ехали 12 часов. Мы изначально с родителями, ну это выезжали мамы и дети, мы с мамами договорились изначально, что детей мы садим в середину автобуса. Мы так разместили стульчики, ну вот так вот продумали, что мы, взрослые, сели возле окон, а дети сидели в середине автобуса. Для чего? Мы, когда ехали, мы видели трупы. Мы видели взорванные машины, мы видели заминированную дорогу, у нас дети с аутизмом, но они все высокофункциональные, они понимают, что они видят за окном. Для того, чтоб они этого не увидели, мы сидели возле окон, они сидели…

Дети ехали, ну они ехали как в путешествие. Мы их так подготовили, что мы едем путешествовать по страшному квесту.

Блокпостов было 21 или 22, я точно не помню, штук пять было чеченских блокпостов, те, которые были русские блок посты, ну там в принципе… Мы когда сели в автобус, нам сразу сказали: мужчины садятся впереди, потому что вас будут постоянно выводить на улицу и досматривать, поэтому все женщины сидели сзади, а мужчины впереди. Их выводили на каждом блокпосту, раздевали полностью не на всех, иногда заставляли снять вверх, иногда заставляли снять только низ. Они обыскивали мужчин, смотрели татуировки, смотрели следы от оружия, от бронежилета. Когда находили татуировку, пристально с фонариком все досматривали, каждую линию, каждый объект. Но у нас было более-менее, мужчины у нас были с татуировками, но они были, наверное, просто тематические ни о чем, поэтому было все относительно спокойно.

Досматривали вещи на 32 блокпостах. Досматривали вещи практически все. Мой чемодан также открыли. Нас сразу предупредили, что вы должны выезжать, имея с собой только одну сумку. Даже если вы вдвоем, одна только сумка и больше ничего брать нельзя. Ноутбуки и технику мы прятали. Я с собой взяла один ноутбук, потому что у меня ребенок как бы программирует, и мне ноутбук нужен был, поэтому я его взяла с собой.

Нас сразу предупредили: все в телефоне удалить, все приложения, чтоб не было фотографий, чтоб нигде она не сохранилась, нигде, потому что все это проверялось.

Ноутбук не открывали, в других сумках проверяли ноутбуки тоже и чистили, поэтому, ну как бы, это было на русских блокпостах, там, где были… Ну оно видно, что это россияне. Потом, когда мы подъехали на чеченские блокпосты, то там стало немножко сложнее, там действительно было напряженно, на чеченских блок постах. Ну, у них, наверное, с культурой связано как бы, их сам менталитет, у чеченов.

Вместе с нами ехал мальчик, у него тоже аутизм, ему 15 лет, он рослый, высокий, уже пробивались усики, уже усики пробиваются, но видно по лицу, что у ребенка что-то не так. Это не синдром Дауна, когда сразу видно, но все равно видно. И если на русских блокпостах спрашивали, и мама говорила: «Выходить?… Ему 15 лет», они говорили: «Да нет, не надо, мы и так все видим, не нужно выходить». То на чеченском блокпосту его заставили выходить, сказали: «Выходи, ты же мужчина». Мама отвечает, мальчик не мог сказать ничего, мама отвечает, [что] ему 15 лет, он еще мальчик, у него инвалидность.

Мама с ним вместе вышла, они подошли просто к двери, они не выходили, его не досматривали. Ну вот, это грубое отношение, жесткое оно, конечно, очень сильно, плюс эта вся напряженная дорога. Успокоились мы, когда доехали на Запорожье. Утром мы собрались, позавтракали и поехали на вокзал в Запорожье, на Львов ехать, для того, чтоб во Львове принимать решение, куда мы едем дальше.

Не какой-то вещи, а они боялись вообще страха, самого чувство страха. И переехать с одного места в другое в Украине – это все равно перенести страх с места на место, поэтому мы понимали, что нам нужно уехать в безопасное место, где будет тихо.

И в Запорожье, когда мы пришли на вокзал, там был еще один очень стрессовый момент, когда на вокзальной площади было порядка 203 тысяч людей. Это просто огромный поток, цунами, волна, которая на этом вокзале. Люди ругались, кричали, дрались, были скандалы, была постоянная давка. Все в зажатом состоянии. И мы еще раз, в очередной раз прошли вот это тяжелое испытание, когда мы отводили детей в сторону для того, чтобы благополучно прошли коридор, чтоб сесть в эвакуационные поезда.

Это тяжелое эмоциональное психологическое состояние. У нас забрали офис, очень многие, которые ну с оборудованием, со всем… просто приходят и забирают, вот просто приходят и забирают, у людей забирают жилье. Просто ты вкладывал душу, ты все это делал для себя, для семьи, для детей, а кто-то пришел и забрал. Это очень тяжело. Военные по городу ходят в гражданской одежде, они прислушиваются, что говорят люди, о чем говорят люди.

Постоянно прослушиваются телефоны, украинские операторы не работают, только сеть операторов россии, продают ее по разным стоимостям. Если в гривнах, то 300- 350 гривен за мобильного оператора, телевидения, естественно, украинского нет, интернет слабенький. И опять же, через российского оператора.

Как ты планируешь, ты планируешь оставаться? И это вопрос меня преследует три месяца. На что я отвечаю: «Я не знаю, я не могу сказать» – «Неужели тебе здесь не нравится?» Мне нравится очень их природа. Природа Баварии – она шикарная, очень интересная архитектура как для путешествия – да. Но я понимаю здесь, находясь в Германии, я поняла настолько, что я украинка, наверное, до мозга костей. Мы все очень-очень хотим вернуться домой. Ну только пройдя уже такую психологическую подготовку, мы понимаем, что мы хотим вернуться домой, в 23 февраля. Вот если сейчас поставить – вот сейчас прям едь домой, то никто не поедет, потому что мы все хотим вернуться домой в 23 февраля. А его уже не будет.

Я помню, когда мне бабушка рассказывала (бабушки уже нету), когда война закончилась, как они плясали, танцевали с платочками, плакали, обнимались, и с платочками танцевали. Это вот она именно рассказывала: «Мы с платочками танцевали, было так очень душевно». Наверное, так же будет и у нас.