Карина Семенченко, 16 лет:

Я бы не сказала, что это взрослый возраст, 16 лет. За пять лет войны мы видели здесь и смерть, и теряли близких людей. Закаляет морально очень сильно это всё – стрельба, переезды. Уезжать из родного дома, жить не в своём доме.

Приезжаю из лагеря, а мне мама говорит: «Там дом сгорел наш». Это очень закаляет человека.

В апреле мы с родителями вышли в огород ставить теплицу. Тут начали стрелять. Мы зашли в дом, немножечко побыли в доме. Перестреляли, тишина. Нужно же выходить. В конце концов, выходные не так часто, и чтобы все были свободны в семье. Вышли на улицу. Тут к нам во двор попадает снаряд.

Потом вернулся слух. Мы забегаем в дом. В доме я ничего не почувствовала, всё нормально, всё хорошо. Начали папе сначала ногу... Я принесла аптечку. И мне сразу стало плохо. У меня закружилась голова, резко кинуло в жар, начало тошнить.

Мама говорит: «Иди полежи». Я чуть полежала. Потом родители поехали в больницу. Папа говорит: «Давай ты с нами». Я говорю: «Да нет, всё нормально, всё хорошо будет, я с младшим братом посижу дома». Родители очень сильно уговаривали, я не хотела.

Потом прошли выходные, мы пошли в больницу. И нам сказали, что у меня контузия, нужно ложиться в больницу.

Поначалу очень болела голова. 10 дней мы лежали в больнице, прокапались, всё хорошо. Потом приехала домой, не было никаких головных болей. И потом месяц поболит голова немножечко – идёшь в больницу. Там тебе выписывают таблетки, пьёшь, всё успокаивается. Так часто пить таблетки нельзя от головной боли.

У нас раньше дом был за постом, там мы жили с моего рождения. Когда началась война, мы уехали в село Максимильяновку. Там прожили месяц, но очень хотелось домой.

Я там пошла в школу, школа мне понравилась, там хорошие дети. Но всё равно, это не своё. Потом нам позвонили, говорят, будет наша школа открываться, но очень мало людей, но будет всё равно работать. Мы переехали сюда, нашли себе здесь дом. Знакомые подсказали. Мы перевезли мебель всю оттуда.

Два года старый наш дом стоял, мы туда ходили, забирали понемножечку вещи. Все же не заберёшь сразу. Потом через два года туда что-то попало – и сгорел весь дом.

Я была в лагере, мама звонит расстроенная. Я спрашиваю: что такое? Мама говорит, ничего, всё хорошо. Но я же слышу, что голос расстроенный. Я приезжаю домой, мама говорит, что дом сгорел. Папа туда ходил, а мы с мамой больше не ходили. И я даже не хочу это видеть. Пусть будет в памяти то, что было тогда.

Сейчас бывает тихо. Вчера днем начали стрелять. У нас недавно подстрелили женщину с ребенком. Просто шла женщина с ребёнком с коляской, с трёхлетней девочкой, по-моему. Ранило женщину в грудь и в живот, не насмерть. Опасно ходить.

Со школы мне идти три километра. Полчаса я трачу на это. Если поздно вечером иду с тренировки, то родители уже звонят, беспокоятся: как ты будешь идти, может, тебя встретить?

Четыре года я занимаюсь волейболом. Когда я получила травму, я уже два года занималась. Тренер звонил постоянно: «Ты не будешь бросать?» Я говорю: «Нет, конечно». Как я буду бросать? Он говорит: «Если голова болит, то ты присаживайся сразу». Ну, у меня таких происшествий на тренировках не случалось.

Если я сижу за столом и начинают стрелять, то мама говорит: отходи от стола. Потому что там окно. Приходится брать книги, идти в прихожую, где нет стекол.

В подвал мы уже давно не спускались. Но всё равно вещи там лежат наготовленные. Все документы в пакетах, мало ли что. Бывает часто стрельба и такие серьёзные бывают обстрелы.

Недели две назад мы сидели пять дней без света. Повредили трансформатор.  Полностью сидели три улицы без света. Это тоже мешает учебному процессу, потому что со свечкой много всё равно не надо читать, ведь глаза [портишь].

Папа Алексей Семенченко, 39 лет:

На расстоянии 300–500 метров от нас уже блокпосты. Военные и в магазин ходят, и по дорогам ездят, то есть тут могут обстрелять военный транспорт, а попадут и в мирных жителей.

Я работал раньше в Донецке, в мастерской по ремонту обуви. Зарабатывал неплохо. Уже точка была насиженной, клиенты были. Сейчас в Марьинку приехал, пытался, но не те объемы, не те масштабы. Люди повыезжали, работы меньше, цены не те, материал брать негде, только через почту заказывать. А там тоже надо большими объемами заказывать, по чуть-чуть не возьмёшь. А раньше поехал в магазин, купил, что надо, и работай.

Уезжаю – страшно. На 20 дней на вахту ехать, их одних оставлять дома при обстреле – страшно. А деваться некуда, надо где-то зарабатывать. На реабилитацию не смогли никак собрать деньги, потому что очень дорого сейчас отправить в хороший санаторий ребёнка. Фонд Рината Ахметова оплачивает, спонсирует. Спасибо большое за это.

Планируем, чтобы дети выучились, поступили. Но таких возможностей нет уже, что до войны были. Уезжать не хочется и особо некуда. Решили, что будем здесь. Привыкли. Ко всему можно привыкнуть, но не хотелось, конечно, чтоб стреляли, чтобы это повторилось и с нами, и с другими людьми. Не хочется, чтобы такое случалось.

Мама Ирина Семенченко, 32 года:

Свет ремонтировать надо. Не дают ремонтировать – стрельба. Уроки при свечке. С четырнадцатого года мы привыкли уже.

Сейчас тихо-тихо, а потом ни с того ни с сего как начнется! Вот тогда и получилось ранение и контузия. Вроде было тихо-тихо. И тут первая бомба нам. Потом пошло через дом и в каждый двор начало по улице прилетать. Соседи были на огороде. Говорят, вам первым, а потом началось дальше.

Мы выезжали. В Максимильяновке месяц прожили, потом через год – в Срибне. Работы нет, кому мы нужны, грубо говоря. Мы долгов набрались и приехали обратно сюда. Всё. Теперь мы уже никуда.