«Было ощущение, что я скоро умру»

Руслан был жителем одного из самых опасных районов Донецка, который первым узнал, что такое обстрелы и война. Пережив немало дней в холодном и не особо безопасном подвале, юноша смог уехать в новую жизнь на мирной территории. Но до сих пор ему снится родной дом…

Первые дни войны, как мне кажется, я увидел в числе первых и не забуду никогда. На улице был май 2014 года, число 24-е или 25-е, в школу уже можно было не идти, разве что на последний звонок. Учился я в школе № 59 в Киевском районе Донецка, примерно в семи километрах от моего дома.

Мы с отцом ставили новые ворота, мне было поручено красить их зеленой краской, но вдруг посреди жаркого дня я увидел военные вертолеты.

Мой дом находился в конце улицы, возле небольшой лесной посадки, за которой было поле рядом с донецким аэропортом. Люди из поселка сбежались посмотреть на происходящее, их это не пугало, потому что, наверное, никто не верил, что приближаются события, которые перевернут в их жизни все.

Тогда и началась война, но никто первое время не мог этого понять и поверить. О войне ты мог слышать только по телевизору: это в Сирии или еще где-нибудь. Война только в книгах Ремарка и Хемингуэя, только в фильмах Копполы. «Это не случится со мной, ни за что не поверю» – думал я. Но пришлось поверить.

Папа с мамой считали, что это ненадолго, поэтому мы поехали в Славяногорск, небольшой курортный город в двух часах езды от Донецка. Вернулись домой в начале августа, где до середины сентября жили без всех привычных житейских условий: электроснабжения, воды и газа.

Мне повезло с семьей, ведь они быстро сообразили, как можно выжить в таких условиях. Папа собрал уличную конфорку из того, что было. Воду черпали в колодце, уличный душ у нас, благо, тоже был.

С едой было туговато, в магазине, практически единственном в селе, продавали по одной буханке хлеба в день на семью, а с остальной провизией было трудно, но папины друзья ездили на велосипедах в соседнее село за продуктами, которые все равно быстро портились.

Мама до войны работала почтальоном и была знакома практически со всеми, кто жил на Спартаке. Ее хорошие знакомые каждый день в семь вечера включали бензиновый электрогенератор на час, чтобы зарядить телефоны и другую технику. Заряжали и мы хоть немного, чтобы связаться с друзьями и знакомыми. Как-то так и жили.

Мы с семьей уехали в один из сентябрьских дней. Начало учебного года тогда перенесли на октябрь, так что я еще не пошел в одиннадцатый класс. Если честно, тогда я вообще не думал об учебе. Стоит ли говорить, какая бойня была возле аэропорта тогда… Я думал лишь о том, когда все закончится и что делать, если вдруг мои родные попадут под огонь. Периодически перестрелки из минометов затихали и было слышно, как поют птицы, например, соловьи или воробушки.

Честное слово, я никому бы не пожелал в 16 лет уметь разбираться, откуда летят снаряды и в какую сторону. Но поневоле, опасаясь за свою жизнь, приходится адаптироваться, разбираться: прилет это или нет, чтобы знать, стоит ли бежать в подвал прятаться. Клянусь, я бы лучше научился различать пение птиц, чем направление свистящих выстрелов.

Я не знал, сколько так будет продолжаться. И война вокруг, и такое состояние – было ощущение, что я скоро умру.

Я чувствовал, что мир вокруг сходит с ума. Чувствовал, что все мои родные были на нервах. В последний день нахождения на Спартаке мама собиралась закрывать помидоры на зиму. Я даже не знал, доживу ли я до зимы, но одно я знал точно: никакие помидоры здесь не помогут и зачем их закрывать совершенно неясно.

В этот сентябрьский день, когда мама занималась консервацией, было шумно, особенно под вечер. Мы сидели в подвале, было страшно.

Иногда мы ночевали в подвале. Родители сидели на стульях, укутанные во все одеяла, а я лежал на полочке, где должна была быть консервация.

Я бы мог сказать, мол, ничего, бывало и хуже, но хуже не бывало. Хуже, чем спать на ледяных задубевших ржавых полках, на моей памяти не было ничего. Ты периодически просыпаешься из-за того, что неудобно спать. Места особо нет. Холодно. На улице опасно. А проснувшись, найти себе занятие довольно сложно, даже книгу не почитаешь. Честно говоря, кого мы обманываем? Подвал вообще не безопасное место.

В тот день вечером снаряд попал в соседний дом метрах в 100 от нашего. Тогда я чувствовал абсурдную безнадежность. Горел соседский дом, огромное количество людей собралось, чтобы тушить. И тушили всем, что было, водой из колодцев.

Когда вода заканчивалась, мы носили воду с соседних улиц, потому что пожар был огромным. Тушили ведрами с песком. Хозяин дома бегал по двору и звал Сашу. Он просто кричал: «Саша! Саша!» Хотя никакого Саши не было, он просто был настолько не в себе.

Пожарные не ехали. Они не собирались ехать на вызов, потому что зона боевых действий и все такое.

Пламя понемногу утихало, и мы с семьей пошли домой. В саже, пыли и песке. В тот день, кажется, мы поняли, что хватит. Если вчера в 100 метрах от тебя разрывается снаряд, завтра это расстояние может сократиться до метра. Родители решили уезжать.

С утра мы взяли кучу багажных сумок и пошли пешком из Спартака в сторону Донецка. Клянусь, я пешком готов был уйти куда угодно, лишь бы больше не жить в таких условиях.

Спустя пару часов я с родителями вышел куда-то к Ясиноватской трассе, откуда мы взяли такси. Не знаю, сколько стоило, наверняка очень дорого. Помню маршрут: из машины я видел неразорвавшиеся снаряды, торчащие из асфальта, горящие дома и обстрелянные билборды.

Мы уехали к дальним родственникам в Донецк, в Кировский район. Жили восемь человек в двухкомнатной квартире. Я спал с двоюродным братом и отцом на одном диване. И насколько вам может показаться это неудобным, я все же скажу. Я буквально наслаждался спать на диване. Я очень радовался, когда мог полежать в ванной.

После этого в октябре поступил в другую школу, когда ее закончил – в университет в Донецке. К годам девятнадцати съехал от родителей, они остались жить в Донецке, хотя уже в своей квартире, без родственников.

Я уехал в Одессу, а год назад, в 2020-м, переехал в Киев. Мне нравится в Киеве.

Уже года четыре я не слышу стрельбу и взрывы. Только панически боюсь салютов, как, наверное, все, кто сталкивался с военными действиями.

Я люблю Донецк. Надеюсь, войне придет конец. Я бы очень хотел побывать дома. Мне очень часто снится дом, и я бы снова хотел увидеть те места, в которых вырос. Скорее всего, я бы расплакался, увидев среди улиц осколки в заборах и домах, принадлежавших людям, которых я знал; увидев свой дом, который и домом назвать сложно, ведь крышу пробило снарядом. Надеюсь, Донецк снова станет пригодным местом для жизни, чтобы его снова можно было полюбить.