"Принимали в тюрьме очень жестко, кому палкой по почкам, кому ногами по коленям"

108 дней в заточении в Еленовке. Именно столько времени Сергей Лин незаконно удерживался в российском плену за то, что решил помогать жителям осаждённого Мариуполя.

Из самого города мужчина с семьёй выехал в начале боевых действий, но не мог просто сидеть сложа руки и решил, что будет заниматься доставкой гуманитарных грузов в Мариуполь и эвакуацией людей из разрушенного города.

Уже был в Мариуполе ад. Месяц я практически провалялся на диване, ничего не делая, амебное такое существование. И когда только открылся… Я читал, мониторил новости.

Я узнал, что есть волонтерские уже непосредственно как бы группы, которые эвакуируют людей, и я принял решение. О своем решении я объявил, естественно, семье. Позвонил мой брат двоюродный из Кишинева, сказал:

«Приезжай в Молдавию с семьей. Ты понимаешь, тебя убьют, и ты оставишь семью без кормильца». Я говорю: «Понимаю, но я по зову сердца не могу ничего сделать с собой. Я все-таки буду заниматься эвакуацией людей». Семья меня одобрила с пониманием, сказала раз ты так решил это благое конечно. То есть они меня отпустили, и я приехал в Запорожье 20 марта.

Я позвонил своему другу в Запорожье. Говорю, так и так, как бы ты местный, подскажи, где можно мне переночевать для того, чтобы уже на следующий день с утра как бы заняться, потому что я приехал уже под вечер. Вот, он мне обозначил, говорит: «А чего ты приехал?» Я говорю: «Я как бы я решил заниматься волонтерством, эвакуацией людей из Мариуполя». Он говорит: «О, ты-то мне и нужен». Я говорю: «В плане?» Он говорит: «У меня как раз знакомые занимаются этим и ищут водителя. Ты как бы готов сесть на машину?» Я говорю, однозначно как бы готов.

И так сложилось, что, в принципе, уже приехав в гостиницу, я уже понимал, что у меня как бы уже есть команда – те люди, которые предоставят мне бус, и я начну заниматься как бы эвакуацией. Переоформили машину, 22-го, и в принципе, я на следующий день (21-го переоформили машину), и 22-го мне уже сказали адрес, где я должен грузиться гуманитарным грузом, объяснили мне как бы схему всю работы волонтерского движения. Сказали, что ты будешь ехать колонной туда и оттуда уже, естественно, будешь своим ходом добираться без колонны.

Все, больше у меня в голове, в принципе, ничего не было, то есть я был этим одержим, меня, наверное, вряд ли кто остановил в тот момент. Приехал в Мариуполь, мне дали четкий адрес выгрузки исходя из боевых действий, которые там происходили. Я приехал вечером туда в пять часов – начале шестого, комендантский час был на тот момент.

22 марта в 18:00 начинался. Ну и март месяц, Мариуполь в 6 часов вечера – это уже темно было. Да, это уже темно было… И на въезде в город мне машут с автоматами двое военных, чтобы я остановился. Я останавливаюсь, и они говорят: «У нас поломалась машина, довези нас там, где мы дислоцируемся». Военные ДНРовцы. И я их довез. Но это, наверное, все-таки плюс. Почему? Потому что был комендантский час – раз, меня могли бы тормознуть.

Тебе с ними легче было?

Да, меня пропускали, там уже были как бы внутренние блокпосты, которые мы проходили, они как бы обозначались своими.

Это в какой части было?

Это было прямо сразу, я их подобрал возле «Порт Сити», и они дислоцировались на Казанцева, где центральный рынок, где пятиэтажка в частном секторе. Нас предупредили, что выключайте фары и езжайте втемную, потому что работает снайпер. Вот и я с выключенными фарами понимаю, что по темному городу, что по городу дорог нет.

То есть буквально я смотрел под ноги, чтоб хотя бы никуда не завернуть, чтобы, не дай Бог, не порезать колеса. Слава Богу, я понял, где они. Я их довез. Они сказали: «Мы тебя никуда не отпускаем до утра, остаешься у нас, мы тебе дадим, чтобы ты переночевал». Накормили меня, в этом вопросов, в этом отношении нормально накормили меня, уложили спать. Я сказал: «У меня машина полная грузом». То есть мне не надо переживать.

Вот с машиной как бы все нормально. Я как бы покушал, лег спать, утром проснулся и, в принципе, как бы с ними попрощался, поблагодарил их, так сказать, за прием и поехал на точку выгруза «гуманитарки». Первая точка выгруза «гуманитарки» у меня была на «Стол и Стул» в Мариуполе, вот там за девятиэтажечкой сразу я и припарковался. Вот. Ну, первое впечатление

Просились люди? Однозначно просились. Вы эвакуируете? Говорю – да. Спрашивали, сколько стоит. Я говорю: «Нисколько не стоит, это бесплатно абсолютно». Люди как бы смотрели с непониманием: «Точно?» Я говорю: «Не переживайте, бесплатно. Мы волонтеры». То есть «гуманитарка» и эвакуирую людей бесплатно. Те родственники, которые уже эвакуировались из Мариуполя, они нашим организаторам давали точные адреса по возможности, что можно было эвакуировать людей, либо если они связывались с родственниками, как бы, что они готовы эвакуироваться, давали адреса по возможности, чтоб я заехал. У меня был ряд адресов, куда я должен был заехать, но это было не принципиально.

Мне сразу сказали: «Получится – заезжай, не получится – эвакуируй любых людей, кто готов оттуда эвакуироваться». Поэтому у меня как бы не было точечных вывозов людей, потому что я четко понимал, как бы, что если ко мне подходит женщина и говорит: «Эвакуируйте нас, пожалуйста, у меня ребенок с ранением головы». Вот, ну естественно, тут вопросов никаких не было. Я говорю: «Конечно, я выгружаю «гуманитарку», ждите, я приеду вас заберу». У меня первая эвакуация была – это 15 человек. Почему? Потому что у меня были тяжелобольные. Вторая поездка у меня была… это было там 12 человек.

Ну вот с первой ходки у меня четверо людей, скорая сразу забрала с «Эпицентра» моментально, то есть они даже не дошли внутрь. То есть подошли к скорой и сразу их увезли. Поэтому мои приоритеты были те, действительно кому надо срочно эвакуация. Каждую поездку я чувствовал, что в какие-то гайки [начали] закручиваться.

У меня было три ходки, на третьей ходке она наполовину состоялась. Почему? Потому что приехав вечером, опять же, у меня ходка занимала два дня на самом деле, то есть день туда – вечером обратно. Я ночевал в Мариуполе утром раздавал «гуманитарку», собирал людей, эвакуировал и уезжал, и вечером я непосредственно как бы был здесь. Вторая ходка… Единственное, что я не успел в Пологах, не успел проскочить комендантский час – прошел все блокпосты, у меня остался один блокпост российский в Пологах. Они сказали:

«И ты вместе с людьми. Да и у меня как бы там и дети были, и тяжелые больные были, и бабушка была, которая практически не ходила, она полтора часа спускалась с пятого этажа, то есть я понимал, что это на самом деле треш. Я говорю: «Как? Ну сделайте, дайте сопровождение, посмотрите, как бы на людей, на детей». То есть они до утра в автобусе, ну еще тогда было прохладно достаточно. Март, да, март был очень холодный. Ну, опять же таки, Бог был на нашей стороне, Боженька повернулся. Мы припарковались, к нам подходят люди и просто молча говорит: «Давайте так: бус отгоняйте туда, женщины идут в тот дом, мужчины в тот дом». То есть люди увидели, что нас тормознули, подошли и предоставили нам ночлег.

Это обычные люди?

Обычные люди, украинцы, которые увидели, что реально остановился бус, видать, они уже с таким сталкивались, но они просто поняли, что нас остановили на ночевку. Мы загнали бус, они нас приютили, накормили, постелили. Каждый человек, которому я, можно сказать, не то что спас жизнь, но которому, может быть, дал жизнь в будущем, потому что кто его знает, что было бы, если бы они остались там. Я им дал возможность, шанс продолжить свою жизнь в безопасности и с перспективой на дальнейшее.

Конечно, всех знаю, мне особенно была трогательна Лиза. Меня тронуло, когда уже приехали мы в «Эпицентр» в Запорожье, она попросила кого-то, чтоб меня нашли, чтобы я к ней подошел. Я подошел к ней. Она: «Сергей, спасибо вам большое». Ну, в таких ситуациях просто наворачиваются на самом деле слезы на глаза. Вот когда, просто, когда я тоже точечно – адрес был эвакуации… подошла женщина с дочкой и говорит:

Я говорю: «Сейчас я не знаю, будут ли у меня свободные места, посмотрим, но я вам обещаю, что я следующей ходкой обязательно к вам приеду». Опять же таки, Боженька был на нашей стороне – у меня оказались свободные места, и я специально за ними вернулся на тот же адрес, кстати, туда же, откуда эвакуировал Лизу. То есть я ее поехал забирать, но кто-то отказался эвакуироваться. Я понимаю, что времени у меня нету как бы ездить, и я вернулся на точечный обратно на этот адрес за ними же. Какие эмоции были у этих людей… Она расплакалась. Она расплакалась там, она не верила. Говорит: «Вы правда нас забираете? Вернулись за нами?» Я говорю: «Да, собирайтесь». Она приехала в «Эпицентр», она меня обняла, расплакалась и говорит:

– Я говорю, – И опять же таки, так сложилось, что я вернулся именно в этот день, и вам не надо было еще ночевать под этими бомбами и взрывами». То есть они… да что тут сказать! В этот третий раз в силу того, что, опять же таки, мы задержались и ночь переночевали в дороге, уже мой график он нарушился, то есть я не добрался до Запорожья.

Где вы переночевали?

Вот в Пологах, вот у этих людей. Была вторая ходка, да. И вот я приехал утром, в 10 утра в Запорожье, как бы привез людей, и я понимал, что если я останусь день, этот день будет потерян, чтоб поехать в понедельник. Это было, я как помню, это было воскресенье. Я говорю: «Успею я загрузиться «гуманитаркой» и поеду я сегодня, чтобы не выбиваться из графика, потому что я как бы... И я в этот же день приехал, загрузился «гуманитаркой» и опять поехал в Мариуполь, то есть не остался как бы отдохнуть с дороги, сразу в этот день поехал. Не знаю, знак это был для меня, что мой график сбился, не знак, ну я вот так решил и я поехал. Загрузился «гуманитаркой», и еще были проблемы – комендантский час же был в Запорожье в воскресенье. Да и остановили, решали, два буса поехали с нами, остановили на выезде как бы и не выпускали. Все было против того, не выпускали, все созвонились как бы с администрацией волонтерской, как бы порешайте вопрос – нас не выпускают. Позвонили, договорились, выпустили все-таки нас два буса. Еще один знак, что, наверное, знак, что не надо было ехать. Я же этих знаков не считал, это уже потом сидел анализировал.

И я приехал в Мариуполь в этот же день, все как нормально заехал, переночевал, утром выехал на точку выгрузки, было Филиппа Орлика, магазин «Грация», вот начал раздавать «гуманитарку» и почти разгрузил полмашины. Ко мне подходят военные: «Кто водитель?» Говорю – я. «Выгружай всю «гуманитарку», поедешь с нами».

На тот момент та территория контролировалась уже Россией?

Нет, ДНРовцами. На самом деле, как бы в Мариуполе, внутри полностью административными были все-таки блокпосты. Патрулирование – это все уже «ДНР», вот у россии другая, наверное, миссия, потому что, вот опять же таки, потом все раскладывая по полочкам, то есть я понимал, что, в принципе, да, внутренние организационные, контрольные — вот эти все органы – это было в ведомстве «ДНР», вот они и подошли.

Выгружай! Я говорю: «Ну хорошо, сейчас». И продолжаю раздавать людям «гуманитарку» как бы с пониманием: ну сейчас выгружу, раздам как бы и поедем. Они подходят: «Что ты там телишься? Давай, выгружай, мы сказали, полностью».

Он подталкивает людей, как бы это все взять для себя. Я говорю: «Это просто будет столпотворение вплоть до мордобития – я говорю – зачем?» – «Мы все организовали, есть люди, которые будут раздавать, выгружай рядом».

Выгрузил я всю «гуманитарку» оставшуюся прямо вот так на асфальт, туда, на стояночку «Грации». Они говорят: «Значит, так езжай за машиной, частная машина, никуда не сворачивай, следуй за нами». Я выехал со стоянки, подъезжаем в РУВД на Солнечное, чуть ниже, получается, спуска, с правой стороны девятиэтажки. Зашел туда, поднялся на второй этаж, смотрю – уже стоит пару человек спиной к стенке, руки назад. «Становись рядом!» Ну, я встал.

И потом меня пригласили на допрос: «Что ты тут делаешь? Дай сюда телефон». Ну, я дал телефон. «Что ты тут делаешь?» Ну, говорю, что привез «гуманитарку», занимаюсь эвакуацией людей. И первый вопрос был: «В камеру?» Я так не понял, говорю, то есть простите. Он говорит: «В камеру?» Я говорю: «Не понимаю». Он говорит: «Понятно». И вот после этого он начал как бы писать протокол.

Ну, я в этой ситуации впервые, поэтому, естественно, я как бы не понял этого намека и начался протокол. Взял он телефон, начал смотреть, естественно, он нашел фотографии, которые мы для отчета фотографируем людей, что мы раздаем «гуманитарку» бесплатно, а не продаем. Он увидел эти фотографии: «Зачем ты фотографируешь людей?» Ну, я ему честно и открыто сказал. Говорю, для отчета, что я эту «гуманитарку» не продаю, что она раздается бесплатно. Он посмотрел так, ну логично, и дальше начал заполнять все как бы ту же всю историю: сколько ездил, куда ездил, где грузился.

Ну после этого как бы распишись, расписался – и нас в клетку сажают. Ну эта клетка, как бы такое небольшое помещение, в котором паковали, и что мы стояли там на одной ноге для того, чтобы как-то поместится, потому что, я так понимаю, прием был такой массовый. Но я начинаю как бы смотреть, что люди прибывают туда и прибывают, и мы начинаем пихаться. Думаю, как мы будем спать типа вообще.

Руки были свободны, не руки назад и тоже скотчем обматывали и начали выводить по одному, заламыванием руки, то есть мы практически шли буквой вот так, тык-тык, то есть видя асфальт как бы там нащупывая, вот и вели нас под руки. Загрузили нас в «зечку», и нас всех повезли неизвестно куда. Естественно, мы ничего как бы не видели, не слышали. Потом, как оказалось, мы приехали. Нас привезли в Старобешево.

Ну, и когда мы уже заселились в камеру, как бы начали спрашивать: кто? что? чего? как? И вот тогда, в принципе, начался процесс нашего знакомства волонтеров с волонтерами, которые как бы тоже ездили и которых тоже… их тоже арестовали и приняли. В Старобешево мы пробыли один день тоже. Переночевали там, тоже было как бы тяжко, потому, что людей было очень много, мы там как-то так пытались поспать, ну вот на…

Еда была?

Ну, как вам сказать… Еда – «Мивина» одна на двоих, давали как бы всухую, без воды, без ничего, в сухую, да. Мы просили как бы воды – дали одну бутылочку воды там на 30 человек, как бы так, по глоточку сделали, и на том спасибо, вот. Но и через сутки нас опять-таки грузят в автобус.

И когда нас загрузили в этот автобус, и когда мы ехали, и когда мы остановились – пропускали колонну, на улице спросили: «Кого везешь?» И водитель сказал:  Военнопленных». А когда тот говорит: «Ну, дай нам парочку». Он говорит: «Не могу, подотчетные». И вот тогда очень сильно ну, наверное, стало страшно, потому что ну мы понимали, что война, мы военнопленные, а мы не военнопленные.

Ну парочку… ну взвесьте мне пару яиц, как бы два десятка, и все. И нас привезли в Донецк, опять же таки, в УБОП, и в УБОПе мы были двое суток в Донецке.

А били?

Нет, меня лично нет. Другие подвергались как бы, преодолевали болевой порог, в частности, и как бы и тот водитель, с которым я ехал. Так получилось, что мы с ним уже ехали по этапу в этом, и в Донецке, конечно, ему пришлось очень тяжело. И я даже не знал его судьбу в дальнейшем, потому что мы там с ним разминулись, и я только… Пару дней назад он мне отзвонился, уже когда я… Жив. Рассказал свою историю. Ну я так понимаю, да мы еще легко отделались в отличие от него. То есть его помотали по всем тюрьмам, его пытали.

Пытали током, то есть это для них нормальная практика по этом, потому, что там … пугали этим, применяли это. Потому что в процессе, когда мы уже были непосредственно в местах не столь отдаленных, естественно, пересекались с разными людьми, и каждый свою историю… Понимали, что, в принципе, это нормальная практика, то есть для них это, как нам вот сейчас выпить кофе и пообщаться. Там меня как бы не били, с едой… Кушали мы за свои деньги, но напополам, так сказать. За свои деньги.

А откуда у вас деньги?

Ну мы-то… мы-то ехали со своими кошельками.

Все то, что было у вас, не забрали?

Как не забрали? Оно забиралось потихоньку. В Старобешево чуть-чуть забрали, потому что как бы в Старобешево сделали опись, а на следующий день, когда возвращали, я говорю: «Простите, а здесь как бы были мои 100 долларов». Он говорит: «А когда ты заехал?» Я говорю: «Вчера». Он: «Ну…» Я говор: «Понятно». То же самое вот так как бы все и происходило. Но единственное – что в Донецке мы просили покушать и купить воды. Говорю, мы готовы заплатить, за свои деньги, возьмите там вот как бы кошельки наши, возьмите. Естественно, оттуда бралось, вот скажем так, за 5 тысяч гривен мы попили три бутылочки воды, и каждый съел по «Мивине», пачечку. Неплохие цены. Ну вот, то есть вполне, либо это ресторан был.

После этого, когда уже все прошли допрос, в том числе и я, то есть меня допросили я как бы рассказал это все. Потом меня вызывают еще раз и говорят: «Ну идем, подельничек, еще раз пообщаемся». Я опять же таки говорю: «Чё подельничек?» Ну вот, твой этот парень как бы он нам все рассказал, поэтому ты сейчас… идем, нам кое-что расскажешь.

И я потом уже понял, что он признался, что он бывший военнослужащий, а он этого не говорил как бы ни в Старобешево, ни в Мариуполе. А в Донецком УБОПе он признался, что он бивший военнослужащий. А мы с ним договаривались. Он говорит: «Что говорить?» Я говорю: «Да говори правду, нам нечего скрывать на самом деле. Да говори все как есть. Чего нам бояться?» Он говорит: «Да, все хорошо, понял». И когда я понял, что он признался, что он военнослужащий. Думаю, твою колотить нафиг, и теперь как бы я пошел еще подельником, я пошел еще второй раз на допрос. И пошел уже к начальнику УБОПа. Меня посадили, наверное, в тот самый кабинет, где преодолевают болевой порог и говорят: «Ну давай, рассказывай». Я говорю: «Да что рассказывать, я же все рассказал в принципе. Да?» Они говорят: «Знаешь, что такое Гетконтакт? Я говорю: «Знаю». Он говорит: «Почему на твой телефон записан «броник» у кого-то?» Я говорю: «Какой мой телефон?» А я им дал два телефона, один как бы корпоративный, то есть службы такси, потому что сим-карточка была со мной. Он говорит: «Что за карточка?» Говорю: «Корпоративная, и второй мой мобильник как бы карточка». Они говорят: «Что за… почему «броник»?» Я говорю: «Да откуда я знаю, кто как подписывает мой телефон и меня.

Я говорю: «Да не надо меня никуда паковать, я говорю все как есть» – «Не разговаривай». И увели. Все, на этом как бы допросы закончились, нас всех грузят опять-таки в машину, увозят на флюорографию, мы проходим флюорографию, и после этого нас везут на ИВС. ИВС – это изолятор временного содержания. Совершенно верно, изолятор временного содержания. Там мы проводим сутки вот после тех условий, как мы ночевали. Когда мы увидели в изоляторе, что там течёт вода из крана, что там можно спать на, так сказать, на шконке, где есть матрас… Мы говорим: «Так это вообще ВИП-номер просто». Я говорю, просто шоколад, все познаётся в сравнении, вот. Естественно, мы как умылись, мы помылись как мы могли за всё это время.

Вот это мы… да только для нас это была вечность, для меня на самом деле, потому что всё это не понятно, впервые, жёстко. Я понимал, что я никто и зовут меня никак на самом деле, то есть я не человек там был для них. И после ИВС мы переночевали и утром нас опять-таки грузят. И вот после ИВС конечная точка у нас была Волновахская исправительная колония 120. Там мы, так сказать, швартонулись, так можно сказать, опять же таки, мы приехали туда. На самом деле как бы каждый прием, он был такой жестковатый. Мы потом как бы даже спросили, типа зачем это? Он говорит: «Ну как зачем? Ну чтоб вы понимали, чтоб вы не бурели. Ну, мы если спокойно будем как бы вас принимать просто, как бы да… курочки складывать по зёрнам, вы же не поймёте, где вы находитесь, а вы должны это понимать».

А в чем была жесткость?

А во-первых, в обращении, а в тумаках, можно так сказать, то есть ну кому дубинкой по почкам там, кому ногами по коленям, ну сидеть четыре часа на корточках. Ну это не каждый выдержит. На ИВС у нас один просто упал в обморок, у второго схватило сердце, их вернули обратно. И вот там, в принципе, был самый жёсткий приём на самом деле, потому что это уже потом мы поняли, что это уже тюрьма. И там просто отношение надзирателей, вот ну оно такое ко всем, ну наверно, ещё по сравнению, опять же таки, к нам всё-таки оно было лояльным. Опять же таки, всё познаётся в сравнении.

Лояльней чем к кому?

А чем к военным, вот чем к военным, потому что военных поначалу, опять же таки, ДНРовцы принимали очень жестко; по-человечески, наверное, там слово человеческое просто отсутствует.

Ну это как бы мы уже видели, потому что… Да мы много чего увидели на самом деле. Там я пробыл 103 дня, 104, да вот так.

В каких условиях ты там жил?

Каких… в тюремных. Поначалу как бы спали на бетоне, просто на бетоне постелили как бы там куртки под себя и спали.

Март месяц, да?

Да, то есть вот, на самом деле, как бы вот этот период, начиная как нас приняли с 27-го и, наверное, числа до 10-го, может быть, даже до 15-го. Все подорвали себе здоровье на самом деле, потому что же спали на бетоне, спали на сквозняках. Ни укрыться, ни постелить, ни матрасов. Вот что у нас было как бы на нас, вот эта одежда. Мы пытались и под себя постелить, чтобы не на бетоне, ещё и укрыться. Поэтому мы все переболели как бы, то есть будучи там, потом будучи, опять же таки, нас заселили сразу в ДИЗО. ДИЗО – это дисциплинарный изолятор, то есть это камера 18 квадратных метров, из них туалет занимает три квадратных метра.

Прямо там?

Прямо внутри же, а вот и всё остальное. Нас там было, когда в самом начале, нас там было 43 человека на 15 квадратных метров.

Как?

Как? Мы спали по очереди, вот кто-то спит – кто-то стоит на одной ноге между ногами, чтобы остальные спали, потом менялись.

А сколько дней ты там пробыл?

Мы там пробыли почти месяц. Были и военные, и пограничники, и бывшие военные, и гражданские, и волонтёры. Ну так сложилось, что у нас всегда, в принципе, держали вместе волонтеров всегда в одной камере практически, то есть как-то так оно появилось у них. А на самом деле, как бы да, через наш круг прошли абсолютно разные люди, в том числе вот в этой камере. Мы спрашивали, ну конечно, заходили… кто? откуда? чего? как? Там бывшие военные, военные абсолютно разношерстный, так сказать, контингент людей.

То есть, конечно, мы друг друга поддерживали. Где-то надо – мы крепились, где-то надо – уступали, где-то надо – молчали, где-то надо – помогали.

Что вы ели все эти дни и как вы ели. Вот вы стоя, а еда как?

Подавалось в тарелках, ложками по очереди, потому что не хватало посуды. Тарелки, естественно, как бы не мылись, потому что они вот так по кругу. Мы поели – дали, в эту же тарелку сыпали, и вот так как бы ели. Что мы ели? Ну водичка с картошкой, с кислой капустой там консервированной какой-то. Это было первое. Поначалу, как бы, что было хорошо – было, наверно, много хлеба, вот это наверно.

Еленовка – это же мука. Вот это нас да и спасало, что было много хлеба, и мы могли себе позволить как бы взять побольше хлеба и этим накушаться. Ячка на воде – вот такое поначалу было.

Сигареты, чай – ничего такого не было?

Да нет, ну чай может быть жжёный сахар, который темнился, но на чай он вряд ли был похож абсолютно. Сигарет нет.

А чем вы?

Сигареты –чёрное золото на самом деле, то есть да имея сигареты, потом можно было уже иметь всё. Да, сигареты – это, оказывается, да, очень даже стратегический продукт на тюрьме. Для нас, гражданских это не видано. Были бывшие сидельцы с нами, тоже волонтёры, как бы бывшие, они сидельцы. Может быть, нас немножко учили, как себя вести с ними, вот этими надзирателями.

Например?

Ну, что не надо как бы там им перечить, не надо как бы что-то требовать. Как бы, ну мы же, понимаешь, что это нечеловеческие условия как бы, мы просим их: дайте, создайте. Он говорит: «Не надо ничего просить, этого не будет, только их будете злить». Мы же понимали как? Нормально: дайте нам воды попить, то есть или дайте нам на улицу выйти. Нет.

Выводили вас, кстати?

Нет, у нас сложилось так. Когда мы были на ДИЗО, не выводили вообще первое время; Вообще, то есть ну вот окошечко – как бы и всё. Слава Богу, что нам повезло, что у нас камера была без двойной двери, то есть была дверь с решеткой открытой, и не было железной двери. Вот это она спасло, что из коридора шел свежий воздух. Зимой это был сквозняк, это было плохо. Летом это было хорошо, что прохладно, но тоже сквозняк, потому что окна тоже как бы открыты были. Ну, это однозначно было лучше, чем с железной дверью. А вот после этого из нашей камеры убрали девять человек на работы какие-то.

И потом, через недельку где-то, это уже было, наверно, середина… ну да, ближе где-то к 20-ым числам апреля, подошел как бы старшой, кого увели, сказали, что есть возможность как бы выйти из ДИЗО на бараки. Но для этого нужно там делать ремонт за свои деньги, «за ваши». Да, а вот мы понимали, что как бы мы и готовы на это были, то есть «вам дадут возможность как бы связаться с землёй, чтобы вам привезли стройматериалы, договорились. Вы будете делать ремонт, но условия содержания у вас будут лучше. Кто готов на это как бы, ну то есть поучаствовать». Часть людей сказали окей, понимая свои финансовые какие-то возможности, какие-то связи, то есть потянут или не потянут. Мы вышли, то есть нас было 12 человек. Да, 12 человек, а вот мы согласились как бы на это, выйти на такие условиях. А вот мы вышли, нас перевели на барак.

Нам дали фронт работы, а вот мы определили, как бы стоимость, что нам нужно материалы и сколько приблизительно нужно было. Но мы посчитали наконец всего, то есть мы как бы договорились сразу: ребята, давайте договоримся. Так, все стройматериалы разделяем всю стоимость как бы на всех плюс передачки, которые продукты.

На всех – это на 12?

На 12 человек плюс все передачки, которые как бы заходят тоже как бы эту сумму делят на всех, потому что разрешили только одному человеку кому-то позвонить, кто готов это, грубо говоря, проспонсировать, пока не будет возможности нам этих денег вернуть. А вот ну чтобы вы понимали, как бы вот это все удовольствие нам обошлось в 200 000 грн.

200 000 грн вы потратили на ремонт тюрьмы в Еленовке?

Да, ну… Одно хоть приятно, что туда заселились наши герои.

«Азовцы»? То есть вы сделали ремонт для «Азовцев»?

Да. Мы там находились практически до середины мая. Когда уже там полностью… Мы там находились до момента, вот когда они начали буквально за 3–4 дня, даже за день нас оттуда выселили, потому что уже понимали, что «Азовцы» будут сдаваться как бы в плен и их будут этапировать туда. Нас оттуда выселили.

И куда вас?

Нас оттуда выселили на УК.

Это что?

Усиленный контроль. Усиленный контроль – это тоже территория с открытым, с возможностью тоже площадочкой улицы. Но там камеры… Ну там, в принципе, как бы тоже было для нас неплохо.

Почему?

Потому что, как оказалось, мы потом им нужны были, потом для работы. А вот поэтому нас переселили тоже как бы в такие нормальные условия, а мы тоже могли перемещаться как бы без камер, там двухэтажное помещение было. На первом этаже туалет и дворик, а на втором этаже спальные места. Мы тоже туда заселились со свободным доступом, перемещением по улице, но в рамках вот этого УК – такой территории.

И что бы со мной ни делали, как бы меня ни путали, мне нечего сказать, мне нечего скрывать. Я не виновен, я занимался благим делом и никакой силовой порог из меня не вытянул что-либо другое. Вот это вера. А потом, просыпались с мыслями, когда мы узнали, что за нас борются.

Как вы узнали об этом?

Нам передали как бы информацию через одного из волонтеров. Супруга, которая переехала специально в Донецк для того, чтобы быть поближе к нам и контактировать с нами достаточно быстро, и передачки как бы передавать удобней было. Потому что она… ну первая передачка к нам зашла на самом деле. Приехала мама из Днепра и привезла как бы стройматериалы и посылки как бы первые вот эти с продуктами нормальными. Ну, это с продуктами делением, это тоже отдельная тема, потому что привозится как бы на одного человека. А вот есть определённый лимит, а нас много, и мы тоже договорились, что вот это ещё, что приходит, мы делим абсолютно на всех. Для примера как бы вот конфетка «Ромашка», мы ее делили на шесть человек. А потому что не хватало количества захода на количество нас, находящихся там. Поэтому это было неудобно, поэтому Кристина вот эта переехала – одного из волонтеров супруга поближе к нам для того, чтобы коммуницировать с нами быстрее, оперативнее.

Вот от нее вы узнали, что за вас борются?

Вот это был второй этап мысли, которая нам вселяла надежду и давала силы, что все-таки это когда-то закончится.

Очень сильно было подавлено что касаемо меня вот эти продления. Потому что мы-то понимали, что как день-два – нам говорили. Но понимаешь, что не день-два. А потом говорили, ну месяц вас поддержат и по закону как бы отпустят. И вот когда мы ждали вот это заветное 30 марта, и когда 27 марта приходят и просто без печати, без даты: «Подписывайте!» Я говорю: «Что подписывать?» – «Давай, подписывай. Много знать будешь, не надо тебе». И ты подписываешь, а ты не знаешь, а потом оказывается, через штаб все проходит. И мы понимаем: это продление. Ещё.  И вот так на протяжении трёх раз, каждый раз оно, конечно, крыло.

Был один случай, когда один военнослужащих погиб. Был, опять же таки наверно, мне там нужно было оказаться. Когда мы были вот в ДИЗО, вот в первый раз, потому что мы опять туда заехали. Был из Мариуполя Шурда, он заслуженный тренер Украины по боксу. Ему стало плохо. Это произошло уже… Ему стало плохо вот…

Там, где вы стояли? Все были в этой маленькой комнате?

Да-да, да. Ему стало плохо. Он говорит: «Ребята, мне плохо». Мы его подсадили, провели как бы к двери, потому что он спал в дальней части. Чтобы хоть чуть-чуть воздуха. Я его начал спрашивать, что с ним, как бы, что, чего болит. Он говорит: «Жжет в груди». Я ему начал как бы делать реанимационный массаж и начал кричать. Позвали охранника – вывести его на улицу, человеку плохо. Мы его вывели на улицу, вот, вызвали как бы медсестру, тоже военнослужащую-медика. Она там тоже, и женщины тоже там находились.

Ты имеешь в виду, что вызвали медсестру-медика, которая тоже была осуждена?

Да, осуждена. Просто мы были на втором, женщины были на первом. То есть она обходила периодически, как бы спрашивала, что болит? Мы просили, ей говорили: вот это болит, дайте лекарство. Она говорит, нету. Того-то нету, того-то нету. Так зачем спрашивала? Ну мало ли, может, кому-то что-то там зеленочкой помазать. В таком плане. Что там посерьезней, там сердечное, от давления. Ну, говорит, ну нету, нету ничего. Почему? Потому что, опять же таки, эти лекарства изымались, может быть, у тех, кому заходили какие-то посылки. Естественно, там какие-то лекарства были, они просто это изымали для своих нужд.

И что вот стало с этим мужчиной, которому стало плохо? Вы его вывели?

Мы его два с половиной часа вытягивали для того, чтобы приехала скорая. Потому что я сразу сказал: «Вызывайте скорую, мы его не вытянем». Пришел начальник тюрьмы и сказал:

Приехала скорая, забрала. Обширный инфаркт сердца у него был. Забрали его в больничку, он месяц пролежал там и вернулся обратно.

Обратно к вам же?

Обратно вернулся снова на Еленовку. Увидел меня, он как бы ужасно сильно благодарил за это типа, что благодаря тебе я и выжил. Но на самом деле я ничего такого не делал.

Вот такой был случай. И был случай вскрытия вен. И был случай, опять же таки, он с нами сидел, и мы это все наблюдали, что человек, наверное, немножко поехал психически. После какого-то допроса, потому что его отвели на допрос и после этого человек стал себя неадекватно вести. Мы просто за него начали переживать и за себя.

По вскрытию вен. Ты сказал, был случай, человек вены вскрыл?

Да, это было среди военнослужащих, тоже кто-то психологически не выдержал давления, или нагрузки, или то, что эму инкриминировали, и он себе вскрыл вены, вот. Но мы как бы при этом, естественно, не присутствовали, но мы знали, что такой случай был.

Ты говоришь, на первом этаже жили женщины?

Да.

А много их было?

Ну вот как ты думаешь? Ну где-то около 35–40 вот так женщин.

Это все были военные женщины или тоже были такие, как и ты волонтеры?

Гражданские тоже были, гражданские были. Одна была беременная женщина, на пятом месяце. То есть и были военнослужащие, были, которые просто работали в госпитале. Как бы так, то есть как бы отношений не имели, но их относили в разряд либо военнослужащих, либо принимавших участие в боевых действиях.

Ты сказал, на ДИЗО вы попали во второй раз. Почему? Когда?

Мы попали на ДИЗО 29 мая, и причем мы попали очень жестко. Почему? Потому что это произошло молниеносно, в один день.

С чем это связано?

Потому что там начали приезжать комиссии, я так понимаю, что нас просто спрятали, чтоб нас не видели. Потому что мы де-юре находились в ИВС, на самом-то деле. Де-факто мы находились в Волновахской… Так как ИВС не вмещает количество, нас просто переместили в Волновахскую вот эту колонию, на Еленовку. И плюс там начало ездить телевидение российское. Плюс начали приезжать высокие звезды на проверку, потому что туда заехала как бы российская исправительная как бы колония, ФСИНовцы, и они полностью занимались контролем военнослужащих. Они оградили полностью ДНРовцев от этого. Мы понимаем, что идет война такая себе не сильно чистоплотная.

Почему вас не убили?

То есть, а что бы им было? Опять же таки, наверное, резонанс. Наверное, в котором таки последующем, наверное, был резонанс, потому что мы не просто граждане, которые попали под бомбежку. Мы все-таки приехали, и нас контролировали. Но мы пропали. Мы пропали не просто так. То есть нас все равно бы начали искать. Из ДИЗО нас выпустили.

Какие у вас эмоции были?

Эмоции… вот мы не верили. Мы переступили порог этого заведения – воздух был другой. Вот когда вот этого не ощутишь, наверное, этого не поймешь.

Вам отдали ваши какие-то личные вещи, да?

Ну что нам отдали? Нам не отдали личные вещи, отдали, может быть, в рамках телефоны, документы. Машины никому не отдали.

Не отдали, да?

Ни одной машины не отдали. С момента освобождения это уже непосредственно всю как бы нашу организацию перемещения взяла волонтерская организация на себя. Это Денис Минин и его вот эти бойцы. Да, Денис Минин. Из Донецка мы добрались до Володарского, из Володарского мы добрались до Бердянска. Там ночевали одну ночь, должны были уехать на следующий день, но не получилось, там двое суток провели. Вчера мы из Бердянска выехали на Запорожье. Вот такой был маршрут, который уже проложен с транспортом, обеспеченный, который мы проделали до территории.

Ты сказал, что когда ты вышел из колонии в Еленовке, в Волновахе, ты почувствовал, что воздух другой, да? Хотя это был шаг, тот же самый воздух, но он другой. Ты вчера вечером въехал в Запорожье. Воздух тот же самый или еще более другой?

И начали аплодировать. Он такой, не понимая, что происходит, чего это вдруг такие почести. Ну вот это, опять же таки, были эмоции, что вот мы уже в безопасности.

Ты выехал, мы тебя вчера встретили с одним рюкзаком в котором явно нет вещей, да? В джинсах зимних, в ботинках зимних, да?

Да.

Что дальше?

Что дальше… ну однозначно как бы первоначально надо подправить всем здоровье, и это, наверное, будут делать абсолютно все в разных точках, не знаю, в городах, потому что однозначно мы подорвали… подорвали его там.

Ну, а дальше более глобально. Ну, думал, опять же таки, заняться тем, что, в принципе, как бы с чего начал. Волонтерить, эвакуация, помогать людям. Я в Мариуполе с 2011 года, практически 11 лет. Моя сфера деятельности пересекалась со многими людьми в городе Мариуполе от мала до велика. И я понимал, что этот город, он мне стал родным.

Я понимал, что все люди, которые живут там, они родные. И сколько раз, даже моментов, которые я даже и не озвучивал, в процессе пересекался с людьми, которые меня узнавали и которым ну просто помогал. Ну вот, так ну просто, даже нехотя так случалось. Узнавали меня, меня узнавали в Еленовке. Тойота три «двойки»: «Я тебя знаю». Вот это лишь подтверждение того, что я не мог отказаться заниматься этим. Ну вот у меня был посыл: кто как не мы. Вот я его подписал у себя так в телеграмме, во всех, в вайбере: кто как не мы.

Те люди, которые бок о бок жили с рождения какой-то период. Я понимал, что любая помощь в первую очередь мариупольчан, вторая очередь мариупольчан. Ну это наше. Мы спасали свои жизни, на самом-то деле. Де-юре и де-факто я знал, что прав, и я знал, что я ничего плохого не делал. Я знал, что чтобы со мной ни произошло – погибну я, умру я, посадят меня – но я для себя чист перед всеми теми, кому помог, кто меня узнал. Кто боролся за меня и кто знает, что я ни в чем не виноват.