Истории, которые вы нам доверили

меню
{( row.text )}
{( row.tag )}
header-logo

Истории, которые вы нам доверили

Ко всем историям
Наталья Иванова

"Спасение наших птиц – это был просто подвиг…"

просмотров: 849

Наталья Иванова до последнего не верила в начало полномасштабной войны. Ирпень был под обстрелами с первых дней, но она с семьей не могла уехать… Ведь у них живут редкие птицы – два попугая Жако. Ради них Ивановы оставались дома до последнего…

Когда начали стрелять нон-стоп, семья уехала буквально чудом… Птиц пришлось оставить. Но благодаря мужественному, неравнодушному мужчине и целой операции спасения – обе птицы живы…

Первое, что мы увидели в окно, — это летят российские самолеты, вот здесь их видно было. Они заходили оттуда и летели бомбить Гостомель.

Мама мне сказала: «Ты никуда не пойдешь, потому что началась война». И я от страха начала плакать. Заказываем такси, чтобы бабушка приехала, и она приехала. Вот так вот. Было очень страшно. Меня пугало, что ракеты — ну просто через Гостомель, в институт. Мне было очень страшно, потому что все это происходило возле дома. Мы пошли в ванную, мы там сидели, мне было очень страшно. Когда мы слышали, что летит самолет или ракета, мы просили ее идти в ванную, чтобы она там посидела, потому что... Я могла... могла сидеть в ванной два часа, потому что ракеты не заканчивались. Постоянные были обстрелы, да. И еще вот туда, если в сторону Бучи посмотреть, — там есть БКЗ и там дома разрушены до основания, их просто нет. Начиная с того, что окон практически нет в квартире целых. Вот посмотрите: это обломки от российских снарядов, которые повредили нам квартиру.

Спасение наших птиц – это был просто подвиг…

Конечно, это не так много, потому что до нашего приезда у нас еще убирали соседи, ну, подмели, а это все то, что нашла я. Я думаю, что это еще далеко не все, что-то застряло в потолке. Я покажу вам наших птиц, они оставались здесь, в Ирпене, одни около месяца, пока их не эвакуировали. Вот это Лаура.

Лаура, иди сюда, иди ко мне, моя девочка. Моя дорогая, ну, не бойся, не бойся. Это Жак. Он у нас такой немножко, видите, — из-за российской агрессии себя общипал, это у него нервное. У него был нервный срыв. У таких птиц это может быть следствием какой-то ситуации. Это длительная разлука с хозяином, еще какие-то причины, в народе это называют «стрессанул». У него это из-за взрывов, от того, что он оставался один, он себя общипал. Он был полностью лысый, это он уже сейчас обрастает. Мы даем ему лекарства, которые ему помогают.

Спасение наших птиц – это был просто подвиг…

Тут, конечно, был Армагеддон, если можно так сказать. Тут летели самолеты, и была такая ситуация у нас на третий или четвертый день войны, когда впервые бомбили новые «Ирпенские Липки». Мы видели, что летит самолет, и мы не понимали, что он будет... Будет ли он на нас бомбу сбрасывать, или же он уже сбросил бомбу отсюда. Какие-то взрывы мы слышали, мы вот так ложились на пол. Просто того времени, когда мы слышали, что летит ракета или самолет, хватало только на то, чтобы выбежать в коридор и лечь на пол возле двери. Вот мы выбегали в коридор, или еще я говорила ребенку: «Беги, — говорю, — в ванную, вот так присядь и сиди в ванной». Вот такое было. Ну, и читали молитву «Отче наш». Прямо я вам скажу, по скорости я не знаю, это было всего за несколько секунд.

Ты сидишь и молишься, молишься, чтобы он пролетел куда-то дальше. И когда мы уже слышали такой гул, что оно летит дальше, мы уже так немножко... для нас это было так: «Фух!»

24 февраля, где-то в 4 утра, мой муж проснулся сам по себе, то есть без всяких... Но мы понимали, и он мне сказал — все над ним насмехались, что будет война. Он мне говорил, еще примерно два месяца назад говорил: «Давай продадим квартиры, потому что сейчас такие цены на рынке недвижимости, и уедем жить в Шри-Ланку». Я говорю: «Максим, какая Шри-Ланка? Мы же с тобой адвокаты». Никто не верил. Он покупал продукты, тушенку — все то, что может долго храниться. И вот в четыре часа утра он просыпается, пока туда-сюда, кофе... и вот он слышит взрывы.

Из нашего окна, вот здесь, видно Лукьяновку. Если взять... у нас еще есть бинокль, мы уже видели и посмотрели. Мы услышали взрывы и видели вертолеты, летевшие на Гостомель. Тогда, в 6 часов утра, он позвонил своей маме и сказал: «Мама, началась война. Давай-ка, приезжай».

Мы видели, как пролетают самолеты, как пролетает военная авиация. Это была российская военная авиация.

Вот здесь есть недостроенный дом, и они сбрасывали эти тепловые ловушки, сбрасывали их и летели бомбить Гостомель. Все это происходило... ну, просто они настолько низко летели, чтобы наши их не сбили, и все это было затянуто черным дымом. Начались первые эвакуации поездами. С нашего Ирпенского вокзала, и мы бы доехали до ж/д вокзала в Киеве, а дальше уже кто куда. Сначала мы все свято верили, что Ирпень обойдут, потому что наши военные взорвали мосты. Мы так думали, что они не пойдут через поле, через речку. Мы так думали, что для них это будет самоубийством, они не пройдут. И так, в принципе, и произошло: они не прошли. Мы не думали, зачем им Ирпень, если есть Житомирская трасса и они могут обойти, и здесь все взорвано.

В нашем городке нет военных объектов, у нас их нет от слова «совсем», только военный госпиталь. Мы сидели и сидели, пока они не начали бомбить нон-стоп. Я говорю мужу: «Чего мы ждем?». — «Ну, когда нам выбьют окна». Я говорю: «Ты что, смеешься? Ты понимаешь, что нужно уходить?» Он говорит: «Я не брошу птиц, и я не брошу маму».

Поскольку к нам пришла мама мужа, она, так сказать... у нее есть такие проблемы, из-за которых она не может быстро передвигаться, и мы все вместе приняли решение, что я уезжаю с малышкой. Пятого числа с утра эвакуируюсь на ж/д вокзале, он нас доводит до ж/д, сажает в поезд — и на этом все. Мы пришли.

Никогда не забуду тот вокзал. Ты заходишь вниз, а там просто как в варежке, так как люди все боятся, оно все летит.

Эта эвакуация проходила ведь под обстрелами. И это не то, что они сделали какой-то режим тишины, нет, такого не было. И мы все ждем, холодно, полтора часа. Нас пустили на платформу, а поезда нет, нет, нет... Два часа прошло — поезда нет, и мне муж звонит и говорит, что в телеграм-канале написали, что были взорваны пути и поезд сошел с рельсов. Эвакуации не будет. Я с ребенком пытаюсь спуститься вниз, пробраться через ту огромную толпу людей. И то количество людей, которое там было, — эта «варежка» была забита полностью. И мы начинаем с ним и малышкой бежать домой, именно бежать, потому что уже начались автоматные очереди. И вот мы бежим по этой улице 8 Марта и слышим просто выстрелы из автомата, они просто непрерывные: над нами летит беспилотник.

Тут летит, какие-то снаряды, все взрывается. Ты с небольшим чемоданом просто убегаешь.

Когда мы прибежали домой, немного передохнули, ну, потому что это стресс — и для ребенка это стресс, и для нас. Он говорит: «Я сейчас буду звонить кому-нибудь, чтобы вас вывезли». И тут в нашей группе, в чате нашего дома, появляется сообщение от нашей соседки о том, что двух людей срочно отвезут к Романовскому мосту. И я пишу: «Мы спускаемся. Мы едем». Он нас довез до Романовского моста разбитого, дальше нам очень помогли военные. Они нас перевели, и не только нас, они всех переводили.

Понимаете, хотя у них была своя работа, они уже были на подходе, но они эвакуировали людей. Я всегда говорила: для меня, например, наш мер раскрылся с другой стороны, это не реклама. Для меня он раскрылся как человек, потому что он каждый день делал эвакуации. К нам люди шли из Ворзеля, Бучи, Гостомеля — только представьте, сколько нужно, чтобы дойти до Романовского моста, чтобы их эвакуировали. Это делалось на свой страх и риск, и 6 марта расстреляли людей.

Это было достаточно тяжело, потому что ты идешь на автомате, потому что мы не понимали, куда мы идем. Когда нас военный перевел через переправу, через речку, просто была старая «газелька», он нас туда просто затолкал в эту старую «газельку» и отвез сначала на Ирпенскую трассу, а там уже были эвакуационные автобусы, которые нас переправили. То есть нам не пришлось идти пешком, но это было просто чудо.

Он как-то вынырнул из ниоткуда, говорит: «Так, вам ехать, давайте, типа, быстро с ребенком сюда».

Мы приехали на ж/д, и я поняла, что нужно как-то дальше двигаться. И тут мы попали, потому что не одни мы такие эвакуировались. Из Киева столько людей ехало, из других городов, и ты просто стоишь... Поезд Киев — Львов, и ты видишь, что на перроне много людей, а поезд уже закрыт, он уже не пускает людей. И тут стоит поезд без номеров, без объявления. Куда он идет? Просто стоит поезд. Мы стучим в один из вагонов проводнику, и я говорю: «Куда вы едете?» Он говорит: «Мы будем ехать только в пять часов». А тогда было где-то около двух часов дня. Только в пять часов, и поезд Киев — Солотвино. Это румынская... как-раз городок на границе с Румынией. И я говорю: «А вы через Львов проходите?» Он говорит: «Да». Почему во Львов? Потому что мы планировали ехать в Краков, к моей знакомой. Она бы нас приютила, и мы бы там оставались столько, сколько нам нужно. Он... Я говорю:

«Пустите нас, пожалуйста, у меня ребенок, нам холодно, она замерзла». Он посмотрел на нас и пустил в вагон.

Говорит: «Но вам придется ждать». В это время, пока поезд стоял, я открыла группу нашу и фотографии танков, которые зашли в Ирпень. У меня начинается истерика, меня начинает вот так трясти. Я понимаю, что там муж и его мама. Потом уже думаю, лишь бы они вышли. Я ему пишу, начинаю что-то писать, какие-то контакты находить эвакуационные. Говорю: «Пусть вас как-то вывезут». И он мне звонит где-то через пять минут и говорит: «Мы выехали». Начали заходить танки, обстреливали улицу Университетскую, и они уже шли на Соборную, а как раз мой муж с матерью, они шли вот здесь, по центральной улице, пешком до «Новуса». И мой муж говорит: «Я уже хотел выбросить, сумка у нее была, просто обычная женская сумка, потому что, говорит, тяжело. Там была...» Говорит: «Давай, я тебя на тачке повезу такой строительной». И то они еле дошли до «Новуса». Мама говорит: «Я уже не могу». Она останавливается, поднимает руку, и тут появляется автомобиль, останавливается и [водитель] говорит: «Вам к Романовскому мосту?» Она говорит: «Да».

Как она сказала, Наташа, это просто ангел-хранитель. И они доезжают до моста, спускаются вниз, под мост, и начинается обстрел. Начинается обстрел, российские войска начинают обстреливать наши позиции, и их вот так спрятали военные.

Когда им разрешили бежать, наши пошли в наступление. Они их прикрыли, мирное население, и они были последними, кто в этот день вышел.

Мы выходим на станции Львов, и я понимаю: вот мы приехали — и дальше что? Большое число... это было три часа ночи, большое число людей. Это было на вокзале. На вокзал зайти невозможно, так как ты просто... там людей столько, что ты просто на вокзал не можешь зайти. Погреться — вот эти бочки с таким, знаете, очень вонючим чем-то, не знаю, керосином, ну оно очень... и тряпки там горят, в этой бочке. Я беру телефон, ищу, где можно как-то переночевать, хоть с почасовой [оплатой], и не могу найти. Ни за какие деньги нет жилья, и ребенок впервые за всю эту ситуацию, за всю эту войну, заплакал. Впервые. Я подхожу к волонтерам. Рассказываю историю, говорю так и так, нам нужно где-то поспать, а малышке еще в поезде глаз продуло очень сильно, и ячмень появился, глаз опух. На нее волонтер посмотрел и говорит:

«Поехали ко мне домой, у меня там жена, она вас покормит, вы у нас немного поживете, сколько вам нужно, а дальше решите»

Я говорю: «Мне нужно на границу, чтобы ребенок несколько часов поспал, и нужно на границу». Он на меня так посмотрел и говорит: «Давайте вы отдохнете, а потом решите, куда вам нужно». Это невероятные люди. Андрей, его звали Андрей, а жену — Наташа. Они нас, просто незнакомых людей, забрали с вокзала, понимаете, к себе домой. Когда мы заходим... Ну, просто люди к тебе настолько искренне относятся.

Тогда, когда мы встретились с мужем, была такая эйфория, что все живы. Она длилась недолго, около дня, а потом я поняла, что остались две живые души, и он сказал, что у нас было тогда на тот момент... Я заказывала у женщины, которая занимается разведением этих попугаев, корм для них, и его было около пяти килограммов. Еще были орехи, и он им рассыпал по всей квартире. Как-то в ванную, хотя она была открыта, они бы туда не полетели, вряд ли.

Была надежда, что они живы. Я каждый день плакала о них, каждый день. Готовлю еду — плачу, просыпаюсь — плачу. Мне муж говорит: «Не рви мне душу, — и он плачет. — Я не могу в этом жить, понимаешь? Ты постоянно плачешь о них».

Я говорю: «Я не могу». Знаете, я никогда не видела, как муж плачет, но тогда, когда позвонила ему его мама и говорит: «Мне такой сон приснился, я тебе не хотела говорить, но Жака как бы уже нет». Это его друг. Они вместе уже 12 лет, это его птица. Он его любит и признает только его. Лаура с нами уже два года, полтора зимой будет, полтора. Я ее купила, потому что я хотела... это какая-то несправедливость была, потому Жака покупали мне, а он выбрал мужа. Я купила себе Лауру, ездила за ней аж в Черкассы. Меня отец повез зимой. Я ее забрала — она уже взрослая тогда была, но она как-то ко мне, ну понимаете, это моя.

Это моя птица, и они для нас — часть нашей семьи. Я увидела Романа Могилянца, он председатель ОСМД одного из домов, и я вижу, что он ездит в Ирпень. Для меня это было каким-то таким шоком, что никто сюда не ездит, а он ездит. Я увидела, что он ездит, во Львове берет гуманитарную помощь и везет сюда. Когда я отдавала ему ключи от квартиры, это было где-то 12 или 15 марта. Уже тогда он получил здесь гуманитарную помощь и начал ехать через блокпосты.

Трудно было ехать, и это занимало где-то сутки, если не больше, и его уже сюда не пустили военные. 31 марта он мне звонит и говорит: «Наташа, я у тебя дома». С военным, потому что его одного не пускали. И такая история... Он военного уговорил просто пойти под тем предлогом, что тут дедушка, потому что они не пошли бы сюда ради животного.

Он заходит и говорит: «Одна сидит в клетке, а второго нет». Я говорю: «Как нет?» А окна все выбиты, ну, вы понимаете, как нет. Он может просто в какой-то момент вылететь, и все.

От какого-нибудь взрыва, от чего-нибудь. Я говорю: «Поищите, пожалуйста, поищите». И он его находит, причем не он находит, а военный. Он сидел, забился в угол под клеткой своей. Он сидел тихо-тихо, хотя видел — очевидно, чужие люди, он испугался и сидел тихо, но они его нашли, запаковали в коробку, их вдвоем.

Дальше был блокпост, и на блокпосте нужно было показывать, что у тебя есть, и он говорит: «Там птицы». Он говорит, военный: «Нет, показывай, что там». И он показывает, и птица вылетает на дерево. Где-то примерно на высоте трех метров он сидит на дереве, а дальше — этот Ирпенский лес и трасса Ирпень — Киев. И он полез, Роман полез на дерево, у него упал телефон, Жак прокусил ему руки, но Роман его снял. Мы наконец-то в полном составе были во Львове, а когда приехали домой, то они очень радовались, они в своих клетках, они даже не выходили, хотя обычно они гуляют свободно.

Украина обязательно победит. Другие варианты мы даже не рассматриваем. Это наше государство.

Когда мы жили во Львове, нашим самым большим страхом было то, что нам придется эвакуироваться дальше — в Польшу или куда-нибудь еще. Я не хочу, это наша земля, наша страна. Мы здесь живем, мы здесь выросли. И почему мы должны быть под русскими властями? Нет. Мы полностью... Я хочу сказать, что наше государство с начала войны... Вот это мужество, я думаю, никто не ожидал в других странах, что мы будем... и что наш президент так себя поведет. Это, не знаю, для меня это... не знаю, я верю в победу. Вопрос только когда, но она будет в любом случае. Конечно, все это будет отстроено. И уже Ирпень, я думаю, что, возможно...

Вы были же до этого в Ирпене, видите, как налаживается жизнь. Что касается победы. Вот будет ли еще повторное наступление на Киевскую область или нет. Я смотрю в окно. Мои соседи окна вставляют — ну все, уже мирная жизнь, понимаете. Там, в чате, уже ругаются, кто выходит убирать, а кто не выходит. Все это уже мирная жизнь. Люди не думали, что так будет. Этот ужас пережили, и я надеюсь, что дальше будет только победа. Работать на благо нашего государства. Только самое лучшее, только вперед, чтобы все у нас было хорошо и чтобы наше государство победило. Ми просто... мы знаем, что это будет, мы не то что верим — мы знаем, по-иному быть не может. Иначе было бы три дня, как говорила россия, — и вперед, и они маршем здесь прошлись, но этого не будет. Мы все это знаем.

При цитировании истории ссылка на первоисточник — Музей "Голоса мирных" Фонда Рината Ахметова — является обязательной в виде:

Музей "Голоса мирных" Фонда Рината Ахметова https://civilvoicesmuseum.org/

Rinat Akhmetov Foundation Civilian Voices Museum
Ирпень 2022 Видео Истории мирных женщины переезд психологические травмы обстрелы безопасность и жизнеобеспечение первый день войны 2022
Помогите нам. Поделитесь этой историей
img
Присоединяйтесь к проекту
Каждая история имеет значение. Поделитесь своей
Рассказать историю
Ко всем историям