В пригород Киева (пгт Ворзель) переехала с семьей осенью. Новый жилой комплекс, три семиэтажки. Место, где я могла наконец-то выдохнуть. Набраться сил. Когда всё началось, потеряла связь с календарем, со временем. Отчетливо помню несколько эпизодов.

Игра в лошадку

Сутками под обстрелами, две недели без света, почти без связи, воды, а потом и газа. Мы с мужем оборудовали лежанку в коридоре квартиры на трех квадратных метрах. Подальше от окон. Спускаться в подвал каждый раз с шестого этажа сил не было. 

Нам очень «весело»! Малышка скачет у папы на коленях, а за окном просто гром и молнии.

Однажды ночью я схватила мужа за руку… кругом рвалось. Тот момент, когда небо падает на землю. Сказала ему, что люблю, что он и Ника – лучшее в моей жизни.

Детский дом

В полукилометре от меня расположены детский дом и роддом. Их не эвакуировали, хотя громада была готова помочь в этом. Не сужу. Как факт. Знаю, что там более полусотни детей и персонал, который война застала на смене.

Я сначала матерюсь, а потом рыдаю в подушку, чтобы не разбудить дочь.

Днём дозваниваюсь знакомой нянечке оттуда. Она рассказывает, как её коллеги затаскивают деток под кровати во время обстрелов. ЭТО ЕДИНСТВЕННОЕ ДОСТУПНОЕ ДЛЯ НИХ УКРЫТИЕ! Персонал в возрасте 50+. Их очень мало. Но они делают всё возможное. Я люблю всех этих женщин!

Потом я узнаю, что некий фермер Геннадий из соседней Бородянки привез полтонны молока для детдома и роддома под обстрелами. А жильцы нашего комплекса – машину мяса, кто-то собрал памперсы и одежду… Я люблю всех этих людей. И даже говорю об этом фермеру Геннадию по телефону. И, счастливая, засыпаю в этом аду.

Маша с седьмого этажа

Маше за сорок. У Маши дочка 14 лет с аутизмом и целым букетом диагнозов. И Маша беременна! Вот уже месяц как. Последний шанс, сказали врачи. Маше нужны лекарства, поддерживающие беременность. Иначе…

Я Машу знаю всего четыре дня. Раньше просто здоровались. Говорю ей, что наши мужики что-то придумают, достанем лекарства. А сама думаю: «Ну где их взять, если даже в роддоме не было! И Маше выдали каплю в море. 

К этому моменту в Ворзеле «разобраны» почти все аптеки и магазины. Где-то товар раздали сами хозяева. Местные активисты умудрялись выпекать хлеб, раздавать людям. Раз принесли даже молоко… 

Утром сарафанным вещают: «Там-то и там можно взять продукты. Магазины открыты!»  В основном провизию добывают мужчины. Несут, везут… Тащим еду под свои дома и подъезды. Собираем общий стол. Обходим инвалидов. Делимся с теми, кто, как Маша, не может выйти.

Мой магазин в комплексе долго держался. Но пришёл и его час. К нам подтягиваются люди из соседних бомбоубежищ. Говорят, 70 человек сидят в школе. И у них практически нет еды. Пытаются выстроить всех желающих в очередь. Бесполезно. Нас слишком много.

Потом мужчины командуют: «Женщины, дети, старики, заходите внутрь! Берите с полок еду. Мужики, алкоголь не трогать!» Подтягиваются мужчины из нашего дома и из соседнего. Относим добычу и делим на семьи. Мы не знаем, сколько дней, а может, месяцев провести в блокаде. Кажется, это был последний продуктовый магазин.

Через пару дней к дому кто-то из соседей притаскивает пакет с лекарствами. Гомеопатия, средства, повышающие потенцию. Остатки. Но мы и этому рады. Бабушки разочарованно вздыхают: «От гипертонии нет, от диабета ничего нет». Зато есть лекарства для детей…

Перечитываю названия, поначалу не верю в это чудо, ни ещё одна соседка. Она тоже в курсе Машиной проблемы.  Ровно столько, сколько нужно. ИМЕННО ТАКИЕ ЛЕКАРСТВА. Мчусь на седьмой этаж, тарабаню в дверь. Мы с Машей обнимаемся. Она впервые плачет… от радости.

Гостомельские прорвались

Готовим на кострах. Как-то жильцам даже удается заварить трубу, пробитую осколками, и у нас снова есть газ. Ненадолго. Очень скоро газ пропадает и в Ворзеле, и в Ирпене, и в Буче.

Днём в наш двор въехали две машины. Две семьи прорвались из соседнего Гостомеля. Их обстреляли на мосту. Мы с соседями перебинтовываем мужчину. Его зовут Игорь. Орём, что бешеные: «Медик, нужен медик!». Медик у нас одна. И её ищут всем двором.

Игорь сидит с полуголым торсом, практически оторван палец, я вижу суставы, кость. Тонкий бинт расползается у меня в руках, когда мы бинтуем Игорю грудь. Там, похоже, пулевое. Господи, и вся голова… Ну, почему я журналист, почему не медик!? Обещаю себе: «Выучусь на медсестру, пройду курсы».

Наконец-то, появляется медсестра.

Огромная овчарка невиданной красоты лежит на осколках стекла и обломках кирпичей. Вчера сюда прилетел «Град», чудом никто не погиб. А сегодня в этом же побитом осколками месте припарковался Игорь. И сейчас мы рвём простыни для перевязки.

Я паникую, вспоминаю всё, что проходила на курсах. Что-то срабатывает, что-то нет. Хорошо, что нас много. У нас нет ни хрена, чтобы помочь Игорю выжить после такого ранения. Но у нас есть роддом, а там врач!!! Перевязанного Игоря грузят за руль, собаку на заднее сиденье. Сосед показывает дорогу, Игорь едет. Его прооперировали. Он выжил. Собака – нет. Гостомельских приютили в нашем подъезде.

Я думаю о тех, кто снял с себя штаны и кофту и отдал мне их в нашу первую ночь после Ворзеля. О тех, кто взял нас с Никой в машину и довез под обстрелами до безопасного места. О тех, кто дал нам приют…

О пенсионерке из Бучи, которая отдала моему ребенку свой йогурт в автобусе, сказав, что больше дома у неё нет. О знакомой семье из Мариуполя, которую сровняли с землей. О друзьях из Донецка, плачущих вместе со мной от ужаса происходящего.

Харьков, Лисичанск, Рубежное, Киев. Боюсь открывать сообщения в мессенджерах, там прилетают похоронки.  Мир для моей Ники. Каким будет он? Сейчас это самый главный вопрос в моей жизни.